#ЧИТАЕМКНИГИ. ЛОЖЬ, НАГЛАЯ ЛОЖЬ И СТАТИСТИКА

С помощью статистики можно доказать, что детей приносят аисты. Или убедить всех, что Земля плоская! 10 простых правил автора книги Тима Харфорда помогут не попадаться на удочку искажений истины. Автор уверен, что восприятие информации сильно зависит от наших эмоций, предубеждений и политических взглядов. Не включая критическое мышление, мы бездумно репостим сообщения о новых невероятных открытиях «британских ученых». Эта книга словно рентгеновский аппарат поможет разглядеть, как устроен удивительный мир статистики. Предлагаем прочесть вам целую главу книги, она достаточно объёмна — но, кажется, это стоит того!

Глава десятая. Не бойтесь изменить свое мнение

Если человек в чем-то уверен, его не переубедишь. Скажите ему, что он не прав – он развернется и уйдет. Покажите ему факты или статистику – он скажет, что ваш источник ненадежен. Попросите его мыслить логически – и он даже не поймет, о чем вы. Леон Фестингер, Генри Рикен, Стэнли Шахтер, «Когда пророчество не сбылось»

Ирвинг Фишер был одним из величайших экономистов всех времен и народов. Рагнар Фриш, первый лауреат нобелевской премии по экономике, отзывался о нем так: «Он опередил свое время – на десяток лет, а то и на пару поколений», причем написано это было в конце 1940-х, более чем через полвека с того дня, что Фишер явил миру свои гениальные идеи. Пол Самуэльсон, который получил памятную нобелевскую премию через год после Фриша, говорил, что докторская диссертация Ирвинга Фишера 1891 года «величайшая из когда-либо написанных диссертации по экономике».

Так думали коллеги Фишера. Публика тоже его любила. Сто лет назад Ирвинг Фишер был самым известным экономистом на планете, однако сегодня его знают только те, кто интересуется историей экономики. Он больше не знаменитость вроде Мильтона Фридмана, Адама Смита или своего младшего коллеги Джона Мэйнарда Кейнса. А все потому, что с Ирвингом Фишером и с его репутацией случилась ужасная вещь – и пусть это будет нам всем уроком.

Падение Фишера ни в коем случае нельзя приписать отсутствию амбициозности. «Сколько же всего мне хочется сделать!», – писал он старому школьному другу в годы учебы в Йельском университете. «Мне все кажется, что я не успею сделать все, что хочу. Я хочу прочитать кучу книг. Хочу много всего написать. Хочу заработать много денег».

Деньги были важны для Фишера – что неудивительно. Его отец умер от туберкулеза сразу же после того, как Ирвинг поступил в Йель. Благодаря своей энергии и уму Фишер держался на плаву: он получил премии по греческому и латыни, по алгебре и математике, по риторике (уступив первое место будущему госсекретарю США). Он читал прощальную речь на вручении дипломов и был членом университетской гребной команды. Но несмотря на все свои достижения, в годы учебы молодой человек едва сводил концы с концами, так что он понимал, каково это – сидеть без гроша в обществе богатых людей.

В 26 лет, однако, Фишеру перепало немало денег. Он женился на Маргарет Хазард, с которой дружил еще в детстве и отец которой был богатым промышленником. Свадьба Ирвинга и Маргарет в 1893 году была настолько шикарна, что о ней писали в «New York Times»: две тысячи гостей, три священника, невиданной роскоши обед и торт весом в 30 килограммов.

Молодые провели 14 месяцев в Европе, а затем поселились в Нью-Хейвене на Проспект стрит, дом 460, в новеньком с иголочки особняке: пока они путешествовали, отец Маргарет выстроил его в качестве свадебного подарка. В доме были библиотека, музыкальная комната и просторные кабинеты.

Об Ирвинге Фишере стоит знать три вещи.

Во-первых, он был фанатиком здорового образа жизни. Это неудивительно: туберкулез свел в могилу его отца и через 15 лет едва не убил его самого. Так что понятно, почему он тщательно заботился о своем здоровье. Он не употреблял алкоголя, табака, мяса, чая, кофе и шоколада. Один из гостей Ирвинга так вспоминал о его причудах: «Я ел одно вкуснейшее блюдо за другим, а он довольствовался каким-то овощем и сырым яйцом».

И дело было не только в состоянии самого Фишера: он был настоящим проповедником здорового образа жизни и правильного питания. Он основал «Институт по продлению жизни», а возглавить его уговорил Уильяма Тафта, только-только оставившего пост президента. (В этом есть своя ирония: Тафт был тучен – среди всех президентов страны он занимает первое место по весу – но эта проблема обусловила его интерес к диетам и физкультуре.) В 1915 году, когда ему было чуть меньше 50 лет, он опубликовал книгу под названием: «Как надо жить: Правила здоровой жизни, основанные на современной науке». (Как надо жить! Вот это размах.) Книга стала настоящим бестселлером, но сегодня над ней можно только посмеяться. «Я выступаю за солнечные ванны… их интенсивность и длительность пусть определяются здравым смыслом». «Необходимо практиковать тщательное разжевывание… жевать надо до тех пор, пока не произойдет естественное, непроизвольное глотание». Он даже определил правильный угол между ногами во время ходьбы: «около семи-восьми градусов выворотности с каждой стороны».

Кроме того, там есть небольшой раздел про евгенику – сегодня бы его печатать не стали.

Но хотя книга «Как надо жить» и вызывает смех, она опередила свое время настолько же, насколько и фишеровский анализ экономики. К вопросу здоровья Фишер подходил с научной точки зрения. Он разработал детальные упражнения, говорил о пользе осознанности и предупреждал о том, что табак приводит к раку, – и это в дни, когда большинство врачей курили.

Это и есть вторая вещь, которую следует знать об Ирвинге Фишере: он верил в силу рационального числового анализа и в экономике, и в других сферах. Он высчитал чистые экономические убытки от туберкулеза. Он провел экспериментальные исследования вегетарианства и даже тщательного разжевывания – выяснилось, что оно повышает выносливость. (В рекламе сухих завтраков «Grape Nuts» в 1917 году указывалось, что их рекомендует профессор Фишер.) В своей книге «Как надо жить» он даже сообщает читателю, что в «современных научных изысканиях по одежде была введена новая единица измерения, “кло”. Эта техническая единица измеряет “обогревательную мощность” одежды».

Любовь к числам иногда сбивала Фишера с пути истинного. Например, когда он подсчитывал, насколько выгоден сухой закон, он с энтузиазмом объявил, что рабочий, употребивший крепкий напиток на пустой желудок, становится на 2 % менее эффективным, хотя исследование, на котором этот вывод основывался, было скромных масштабов. По расчетам Фишера, сухой закон сэкономит Америке 6 миллиардов долларов – сумма по тем временам невероятная. Помните, как в первой главе мы говорили о том, что глубокие знания Абрахама Бредиуса в области искусства помогли ему найти доказательства того, что дрянная подделка Хана ван Мегерена – действительно работа Вермеера? Точно так же и Фишер, пользуясь своими обширными знаниями по статистике, смог прийти к масштабным выводам о сухом законе, основываясь на крайне сомнительных данных. Сильные эмоции Фишера касательно зол, причиняемых алкоголем, подрывали качество его статистического анализа.

Третье, что вам нужно знать об Ирвинге Фишере, – это то, что он был человеком состоятельным. Деньги у него были не только благодаря наследству жены. Заработок был для Фишера делом чести – он не хотел зависеть от жены. Он получал отчисления с продаж книги «Как надо жить». Он зарабатывал на своих изобретениях, прежде всего – на системе организации визитных карточек, которую он продал компании, производящей канцтовары, за 660 000 долларов (сегодня это были бы миллионы), место в совете директоров и пакет акций.

На основе своих научных исследований Фишер создал крупное предприятие под названием «Институт индексных показателей». Оно создавало пакеты данных, прогнозов и анализов и продавало их газетам по всей стране как «Деловые новости от Ирвинга Фишера». Прогнозирование для Фишера естественным образом вырастало из данных и анализа. В конце концов, люди, желающие мир при помощи цифр, не всегда руководствуются исключительно жаждой познания. Порой мы хотим оценить ситуацию для того, чтобы понимать, что произойдет дальше, и, возможно, получить от этого какую-то выгоду.

Эта платформа позволила Фишеру проповедовать свою теорию инвестирования. В общих чертах она заключалась в том, чтобы делать ставку на развитие американской экономики, используя займы для покупки акций новых промышленных корпораций. Подобные займы часто называют «финансовым рычагом», так как и доходы, и убытки при применении этой практики возрастают.

Но в 1920-х годах инвесторы на биржевом рынке не сильно беспокоились об убытках. Цены на акции все росли и росли. Каждый, кто сделал ставку на этот рост, мог гордиться своей проницательностью. В письме своему старому другу Фишер писал, что его замысел осуществился. «Мы все зарабатываем кучу денег!»

Летом 1929 года Ирвинг Фишер, знаменитый автор, изобретатель, друг президентов, предприниматель, проповедник здорового образа жизни, колумнист, основатель статистики, величайший ученый-экономист своего времени и обладатель многих миллионов, хвастался сыну, что ремонт семейного особняка был проведен целиком и полностью на его, Фишера, деньги, а не на деньги его жены.

А это для него было важно. Отец самого Фишера не успел увидеть, как его юный сын превратился в одну из крупнейших фигур своего времени. Гордость Фишера и его собственного сына при виде преобразований в особняке – явление простительное. Но Фишер стоял на краю финансовой пропасти.

Биржевой рынок рухнул осенью 1929 года. Промышленный индекс Доу Джонса с начала сентября по конец ноября упал более чем на треть. Но Ирвинга Фишера погубил не кризис на Уолл-стрит – по крайней мере не напрямую. Разумеется, кризис был финансовой катастрофой, сильнее даже финансового кризиса 2008 года. Последовавшая за ним Великая депрессия стала величайшим экономическим бедствием мирного времени в истории Запада. Фишер был уязвимее многих своих коллег, так как инвестировал он при помощи финансового рычага, что увеличивало и убыток, и прибыль.

Но не ставки на финансовый пузырь разорили Фишера, а его упрямство. Конечно, в ходе кризиса были отдельные запоминающиеся моменты, но обвалами типа «Черного четверга» и «Черного понедельника» дело не ограничивалось. Лучше всего представить кризис как длительный спад – с периодическими краткими периодами роста – с 380 пунктов в сентябре 1929 года до чуть более чем 40 пунктов летом 1932 года. Если бы в конце 1929 года Фишер прекратил бы невыгодные дела и ушел с рынка, все с ним было бы в порядке. Он мог бы возобновить занятия наукой и прочими своими увлечениями и продолжать вести роскошный образ жизни на доходы, полученные в ходе многолетних операций, а также благодаря своим книгам и предприятиям.

Но Фишер не был готов отказаться от своих взглядов – наоборот, он защищал их с новыми силами. Он был убежден, что рынок снова вырастет. Он неоднократно говорил о том, что финансовый крах был всего лишь «встряской для слабоумных маргиналов» и отражал «психологию паники». Он во всеуслышание заявлял, что кризис вот-вот закончится. Но он заблуждался.

Важнее всего то, что он не просто оставался на рынке. Он был так уверен в своей правоте, что продолжал полагаться на займы в надежде на прибыль. Одной из крупнейших инвестиций Фишера была инвестиция в производителя пишущих машинок «Remington Rand» после того, как он продал свою систему организации карточек, «Index Visible». Цены на акции красноречивей любых слов: до краха – 58 долларов, а через несколько месяцев – 28 долларов. К тому моменту Фишер мог бы уже догадаться, что финансовый рычаг – инструмент рискованный, но нет: он продолжал брать займы для новых инвестиций, и цены на акции вскоре упали до 1 доллара. Очевидно, что это была провальная стратегия.

Но не торопитесь осуждать Фишера. Даже самым умным людям трудно изменить свою точку зрения – а уж Ирвинг Фишер точно был неглуп.

Современник Фишера Роберт Милликен был столь же незаурядной личностью, но занимался он физикой. В 1923 году, когда газеты с финансовыми советами от Фишера разлетались как горячие пирожки, Милликен получил Нобелевскую премию.

Из всех достижений Милликена известнее всего один эксперимент – такой простой, что с ним и ребенок справится. Это «эксперимент с каплей масла», в ходе которого капельки масла распыляют при помощи атомайзера между двух заряженных пластин. Напряжение между пластинами регулировалось до тех пор, пока капли не становились неподвижны. Измерив диаметр капель, можно измерить их массу и, соответственно, электрический заряд, ровно противоположный силе гравитации. В результате Милликен мог рассчитать электрический заряд отдельно взятого электрона.

Подобно многим другим школьникам, я тоже пробовал воспроизвести эксперимент Милликена, но результаты у меня, говоря откровенно, были куда менее красивыми. Для успешного эксперимента нужно было соблюсти все многочисленные требования, в том числе – правильно измерить диаметр крохотной капельки масла. Если с этим ошибиться, неточными будут все остальные расчеты.

Сейчас мы понимаем, что и у самого Милликена все вышло не так красиво, как он рассказывал. Он систематически исключал из эксперимента «неподходящие» наблюдения и лгал об этих опущениях. (Он также приуменьшил заслуги своего младшего коллеги Харви Флетчера.) Историки науки спорят, насколько подобный избирательный подход нежелателен с этической и с практической точек зрения. Но ясно одно: если бы коллеги Милликена ознакомились со всеми его результатами, у них было бы больше сомнений в правильности вывода. В этом не было бы ничего плохого, так как выведенное Милликеном число и правда было неверно, точнее – занижено.

Ричард Фейнман, харизматичный лауреат Нобелевской премии, отметил в начале 1970-х, что корректировка результатов Милликена происходила на странный манер. «Одна [оценка заряда электрона] была чуть выше милликеновой, другая – еще чуть выше, пока в конце концов не пришли к результату, большему, чем у Милликена. Почему нельзя было сразу понять, что новое число больше?»7

Дело в том, что, когда число почти что совпадало с числом, полученным Милликеном, никто особенно не вдавался в детали. Но когда число сильно отличалось, к нему относились скептически и находили причины, по которым его надо отбросить. Как мы помним из первой главы, предвзятость – штука мощная. Мы отфильтровываем новую информацию, и, если она согласуется с тем, что мы ожидаем, мы с большей вероятностью ей поверим.

А поскольку оценка Милликена была слишком низкой, то результаты сильно меньше ожидаемого числа были редки. Неожиданные результаты, как правило, были значительно выше милликеновых. Процесс принятия этих новых результатов был долгим и постепенным. Дело осложнялось тем, что Милликен отбросил часть результатов, чтобы его сочли более талантливым ученым. Но можете быть уверены, что новые результаты в любом случае были бы признаны за верные, поскольку в одном из последующих исследований такого же рода постепенную конвергенцию обнаружили в оценках других физических констант, к примеру, в числе Авогадро и постоянной Планка. Конвергенция продолжалась в 1950-х, 1960-х и иногда в 1970-х. Вот убедительный пример того, что даже ученые, исследующие фундаментальные и неизменные факты, отфильтровывают данные в соответствие со своими предубеждениями.

Но все это не так удивительно, как может показаться. Наш мозг ежеминутно пытается осмыслить окружающий мир, основываясь на неполной информации. Мозг делает прогнозы и заполняет пробелы – зачастую при помощи удивительно скудной информации. Именно поэтому мы обычно понимаем, что нам говорят по телефону, даже если связь плохая – пока не нужно будет получить по-настоящему новую информацию, к примеру, телефонный номер или адрес.

Наш мозг заполняет пробелы, и оттого-то мы видим то, что ожидаем, и слышим то, что ожидаем, подобно тому, как продолжатели изысканий Милликена обнаруживали то, что ожидали обнаружить. Только когда нам не удается заполнить пробелы, мы замечаем помехи.

Мы даже обоняем то, что ожидаем.

Когда ученые предлагают людям попробовать запах, реакция испытуемых сильно зависит от того, что им об этом скажут: «вот запах изысканного сыра» или «вот запах потных подмышек». (Это и то и другое: им дают понюхать ароматическую молекулу, встречающуюся и в мягком сыре, и в подмышечной впадине.)

Чувствовать то, что ожидаешь почувствовать, – явление распространенное. В случае с экспериментом на запах процесс был физиологическим, а в случае с зарядом электрона и числом Авогадро – умственным, но в обоих случаях – бессознательным.

Но отфильтровывать информацию можно и осознанно, когда вы не хотите испортить себе настроение. Если помните, в первой главе нам встретились студенты, которые готовы были заплатить, чтобы образцы их крови не проверяли на герпес, и инвесторы, которые старались не проверять свои портфели, если есть риск узнать неприятные новости. Вот еще один пример: в 1967 году опубликовали результаты опыта, в котором студентам давали послушать аудиозаписи речей и просили «оценить убедительность и искренность выступлений старшеклассников… После каждой записи вы получите опросник, чтобы поставить оценку за убедительность и за искренность речи».

Но все было не так просто: в записях было полным-полно досадных помех. Испытуемым говорили, что «поскольку речи были записаны на небольшой портативный диктофон, возникли электрические помехи. Чтобы “откорректировать” помехи, нужно нажать кнопку управления и сразу же убрать палец. Используя кнопку управления несколько раз подряд, можно несколько уменьшить электрические и прочие помехи»810.

Понятно. Вы, конечно, уже догадались, что исследователи были не совсем честны с испытуемыми. Некоторые студенты были глубоко верующими христианами, некоторые – заядлыми курильщиками. Одна из речей была основана на старом атеистическом памфлете под названием «Христианство – это зло», другая полагалась на «авторитетное опровержение аргументов, связывающих курение с раком легких», а в третьей, полагавшейся на не менее надежные данные, сообщалось, что курение все-таки связано с раком легким.

Мы уже видели, что люди могут, выражаясь образно, отфильтровывать получаемую информацию, одно отбрасывая, а другое принимая к сведению. В этом эксперименте в роли отнюдь не метафорического «фильтра» выступали помехи, препятствующие пониманию сообщений, которые следовало оценить. Нажав кнопку, можно было убрать трескотню и шипение, но кнопку спешили жать не все и при прослушивании лишь избранных речей. Пожалуй, вы не удивитесь, узнав, что испытуемые-христиане не возражали, чтобы образчик воинствующего атеизма оставался за надежной звуковой завесой. Курильщики неоднократно жали кнопку, когда речь шла о том, что их привычка совершенно безобидна, но не боролись с помехами, когда речь шла о менее приятных новостях.

Одна из причин, по которой мы не всегда меняем свою точку зрения, – наш талант избегать неудобной информации. Разумеется, сегодня для этого не нужны никакие кнопки на диктофоне. В соцсетях мы можем решить, на кого подписаться, а кого заблокировать. Огромное число кабельных телеканалов, подкастов и видеоплатформ позволяют нам решить, что посмотреть, а что проигнорировать. Никогда еще у людей не было такого выбора – и выбором этим активно пользуются.

Если вам все же придется услышать неприятные факты, не переживайте: на помощь придет выборочное забывание. К такому выводу пришли Барух Фишхофф и Рут Бейт, авторы изящного психологического эксперимента, проведенного в 1972 году. Ученые спросили студентов и студенток, каковы их прогнозы на предстоящий визит президента Ричарда Никсона в Китай и Советский союз. Насколько велика вероятность того, что Никсон встретится с Мао Цзэдуном? Есть ли вероятность того, что Китай получит от США дипломатическое признание? Объявят ли США и СССР о совместной космической программе?

Фишхофф и Бейт хотели узнать, хорошо ли студенты будут впоследствии помнить свои прогнозы. Для этого у испытуемых были все условия, так как прогнозы были конкретными и записывались. (Обычно наши прогнозы очень туманные, и делимся мы ими в разговоре. Мало когда их облекают в письменную форму). Так что можно было ожидать, что воспоминания будут верными, – но вышло иначе. Испытуемые бессовестно приукрашивали свои ответы. Если было заявлено, что явление произойдет с вероятностью в 25 % и оно действительно произошло, они «вспоминали», что прогнозировали вероятность 50 на 50. Если испытуемый решил, что вероятность составляет 60 %, а событие так и не произошло, он «вспомнит», что предсказывал 30 %. Работа Фишхофа-Бейт называлась «Говорили же вам, что так и будет».

Вот еще один прекрасный пример того, как эмоции заставляют нас фильтровать даже самую прямолинейную информацию: в этом случае – наши собственные воспоминания о нашем же прогнозе, который мы даже не поленились записать11. В каком-то смысле этот феномен говорит о замечательной умственной гибкости. Однако, вместо того чтобы признать свою ошибку и сделать из этого выводы на будущее, испытуемые Фишкоффа и Бейт изменяли свои воспоминания, чтобы избежать неприятного столкновения прогнозов с реальностью. Опять же: признать неправоту и поменять свою точку зрения – задача не из легких.

Разумеется, Ирвингу Фишеру и не нужно было бы менять свою точку зрения, если бы он с самого начала был прав. Может быть, истинной причиной его поражения было неумение не приспособиться к изменившейся ситуации, а сразу сделать верный прогноз? Может, и так. Бесспорно, куда приятнее угадать, что произойдет, с первого раза, чем учиться на горьком опыте. Но, если верить самым достойным исследованиям прогнозирования, угадать с первого раза тоже непросто.

В 1987 Филипп Тетлок, молодой психолог из Канады, подложил предсказателям бомбу замедленного действия, которая должна была взорваться только через 18 лет. Тетлок принимал участие в довольно-таки крупном проекте, в которым социологи пытались предотвратить ядерную войну между США и СССР. В ходе этого проекта он пообщался со многими экспертами по этому вопросу и спрашивал у них, что происходит в Советском союзе, как СССР отреагирует на задиристый настрой Рональда Рейгана и что случится после этого и почему.

Но результаты его разочаровали: ведущие политологи, советологи, историки и аналитики предсказывали совершенно разные события, отказывались менять свою точку зрения, даже когда факты заявляли об обратном, и находили уйму способов обосновать даже несбывшиеся прогнозы. Одни предсказывали катастрофу, но с готовностью объясняли, почему ее так и не было: «Мои прогнозы почти сбылись, но, к счастью, у руля оказался Горбачев, а не какой-нибудь неосталинист», «Пусть это ошибка, но ошибка правильная: гораздо опаснее недооценить СССР, чем его переоценить». Ну и, конечно, излюбленное оправдание всех, кто ошибся с прогнозами на бирже: «Просто момент был неудачный».

В ответ Тетлок проявил терпение, тщательность и неожиданную гениальность. Используя наработки Фишхоф и Бейт, но с большей детальностью и в большем масштабе, он собрал предсказания почти что трехсот экспертов. В итоге набралось 27 500 предсказаний. Вопросы он задавал в основном о политике и геополитике, изредка перемежая их другими, скажем – об экономике. Вопросы Тетлока были четко сформулированы, чтобы в будущем можно было оценить каждое предсказание как «верное» или «неверное». А затем на протяжении 18 лет он собирал результаты.

Свои выводы Тетлок опубликовал в 2005 году, написав умную и глубокую книгу «Политические суждения экспертов». Он выяснил, что эксперты как предсказатели никуда не годились. Это было верно и в узком смысле: прогнозы не сбылись, и в более широком: эксперты плохо понимали, насколько уверенно нужно делать прогнозы в различных контекстах. О территориальной целостности Канады прогнозы делать легче, чем о Сирии, но, за исключением самых очевидных случаев, опрошенные Тетлоком эксперты не видели разницы между канадами и сириями. Эксперты Тетлока, подобно любителям Фишхоффа и Бейта, припоминали свои прогнозы со значительными искажениями: в ряде случаев вместо неудачных прогнозов они «вспоминали» удачные12.

Дополнительную прелесть этой истории о профессиональной самонадеянности придало открытие, что в своих прогнозах самые знаменитые эксперты ошибались чаще, чем люди менее известные. В остальном же все были унижены в разной степени. Эксперты не смогли заглянуть в будущее, и политические взгляды, профессия и образование не играли здесь никакой роли.

Большинство людей, когда узнают об исследовании Тетлока, просто заключают, что либо мир слишком сложен для наших прогнозов, либо эксперты слишком для этого глупы, либо и то и другое. Но был один человек, который верил: существует метод предсказания, который работает даже в самых сложных вопросах макроэкономики и геополитики. Это был сам Филипп Тетлок.

В 2013 году, в славный день первого апреля, мне пришел e-mail от Тетлока: он приглашал меня принять участие в «новой широкомасштабной исследовательской программе, спонсированной в том числе “Агентством передовых исследований в сфере разведки”», одним из органов разведывательной службы США.

Суть этой запущенной в 2011 году программы состояла в том, чтобы собрать прогнозы, поддающиеся количественному измерению, – примерно в этом же заключалось и восемнадцатилетнее исследование Тетлока. Прогнозироваться будут экономические и геополитические события, «осязаемые и неотложные вопросы вроде тех, которыми занимается разведка: будет ли в Греции дефолт, ожидать ли военную атаку на Иран и т. д.» Проходила эта программа в духе турнира, и участие в ней приняли тысячи людей. Длился турнир четыре года.

– Нужно просто зарегистрироваться на сайте, – писал Тетлок, – сообщить свои суждения по темам, за которыми вы и так наверняка следите, и отредактировать свой ответ, когда и если сочтете нужным. Через какое-то время прогнозы будут оцениваться, и вы сможете сравнить свои результаты с результатами других участников».

Я отказался. Мне казалось, что у меня и так куча дел, – хотя, возможно, дело было и в трусости. Но главная причина заключалась в другом: я перестал верить, что верные прогнозы в принципе возможны – и к этому приложил руку сам Тетлок.

Все же более 20 000 людей приняли участие в этой затее. Кого-то из них можно было условно назвать профессионалами: у них был опыт анализа разведывательных данных, работы в аналитических центрах или в научном сообществе. Остальные были любителями. Тетлок с помощью двух других психологов, Барбары Меллерс (своей жены) и Дона Мура, проводил эксперименты с этой армией волонтеров. Кого-то из них обучали простейшим статистическим техникам (об этом немного мы еще поговорим), других объединяли в команды, третьих знакомили с прогнозами других людей, а четвертые действовали без дополнительной помощи. Все это вместе получило название «Операция “Здравомыслие”». Целью проекта было найти более эффективные способы предсказывать будущее.

В результате было сделано много открытий, но самое интересное из них вот какое. Была обнаружена группа людей, чьи прогнозы, хоть и не идеальные, были намного лучше прогнозов типичного предсказателя, которого можно было спокойно заменить шимпанзе, дать ему дротики и определять будущее по тому, куда эти дротики попадут. Более того: со временем их способности увеличивались – значит, дело было не в удаче. Тетлок, обычно избегающий гипербол, назвал таких людей «суперпредсказателями».

Получается, что скептики поторопились: в будущее все-таки можно заглянуть.

Что отличает суперпредсказателей? Глубокие знания по теме? Вовсе нет: прогнозы профессоров не были лучше прогнозов хорошо осведомленных любителей. Интеллект? Вряд ли – тогда у Ирвинга Фишера все было бы хорошо. Но все же есть несколько качеств, объединяющих более успешных предсказателей.

Во-первых – приятная новость для таких зануд, как я: эти люди прошли обучение, но обучение определенным навыкам. Всего лишь час занятий по основам статистики помогал людям делать более точные прогнозы, поскольку они узнавали, как на основе своего жизненного опыта сделать разумный вероятностный прогноз, к примеру: «вероятность того, что в следующие 10 лет президентом США станет женщина, составляет 25 %». Самым полезным оказался совет сосредоточить внимание на так называемых «базовых процентах»13.

Что это за проценты такие? Представьте себе такую ситуацию: вас пригласили на свадьбу, и вы сидите где-то на галерке рядом с пьяными однокашниками жениха или раздосадованным бывшим бойфрендом невесты. (Да, все настолько весело.) В какой-то момент, устав от бесконечных речей, вы с соседями начинаете обсуждать неприличный вопрос: а что будет дальше? Будет ли брак счастливым, или же молодожены обречены на развод?

Инстинкт советует нам подумать о самих молодоженах. В разгар романтичной свадьбы развод представить трудновато (хотя, если выпить виски вместе с бывшим бойфрендом невесты, розовые очки с вас наверняка спадут), но вы естественным образом задаетесь вопросами: насколько они счастливы и верны друг другу? Часто ли они ссорятся? Сколько раз они уже расходились и сходились? Иными словами, мы основываем свой прогноз на фактах, которые у нас под носом.

Но куда лучше взглянуть на ситуацию шире и ответить на простой вопрос: каков в целом процент разводов? Это число и будет «базовым процентом». Если не знать базовый процент, то никакие сплетни вашего расстроенного соседа вам не помогут.

Известность базовый процент получил благодаря психологу Дэниелу Канеману, который ввел в обиход выражение «взгляд снаружи и взгляд изнутри». Взгляд изнутри – это взгляд на конкретный случай, к примеру, на эту пару. Взгляд снаружи предполагает изучение более широкой «категории сравнения». В данный случай этой категорией сравнения будут все супружеские пары. (Взгляд снаружи часто использует статистику, но это не обязательно.)

В идеале решения и прогнозы должны основываться и на взгляде снаружи, и на взгляде изнутри, или, иными словами, и на статистике, и на личном опыте. Начать лучше всего со статистического подхода, или взгляда снаружи, и уже затем корректировать его с учетом собственного опыта, а не наоборот. Если начать со взгляда изнутри, у вас не будет ни ориентиров, ни понимания масштаба, и велик риск получить результат в 10 раз больше или в 10 раз меньше истинного значения.

Во-вторых, важно запоминать свои ходы. Как показали предшественники Тетлока Фишхофф и Бейт, люди часто не могут запомнить, верными или неверными оказались их прогнозы, – хотя, казалось бы, чего уж легче.

В-третьих, суперпредсказатели часто обновляли свои прогнозы в соответствии с новой информацией, что говорит о том, как важно быть готовым к получению новых данных. Эта готовность к корректировке прогнозов связана со способностью делать более качественные прогнозы. Ведь суперпредсказатели оказались впереди всех не из-за того, что запоем читали новости и не знали, куда деть время, и, следовательно, после каждого нового выпуска новостей бежали исправлять свои прогнозы. Даже если бы правила турнира не позволяли менять прогноз, суперпредсказатели все равно бы победили.

А это подводит нас к четвертому и, пожалуй, самому главному качеству: суперпредсказатели – это люди, открытые новым идеям. Психологи таких людей называют «активно восприимчивыми мыслителями». Эти люди не цепляются за какую-то одну точку зрения, умеют менять взгляды, когда сталкиваются с новой информацией или новыми аргументами, а когда с ними кто-то не согласен, используют эту ситуацию как возможность научиться чему-то новому. «Для суперпредсказателей убеждения – не сокровища, которые надо охранять, а гипотезы, которые надо проверить, – писал Филипп Тетлок после завершения проекта. – Если бы меня попросили придумать слоган, обобщающий этот феномен, вот что я сказал бы – хотя это будет грубым упрощением».14

Возможно, для слогана даже эта фраза длинновата. Давайте скажем так: «суперпредсказатели – это люди, которые готовы изменить свое мнение».

Бедняга Ирвин Фишер свое мнение изменить не смог. Но были и те, кому это давалось легче. Удивительно, насколько иначе вел себя Джон Мейнард Кейнс, – несмотря на то, что у него с Фишером было много общего. Как и Фишер, Кейнс был крупным авторитетом в экономике. Как и Фишер, он был известным автором, часто выступал в роли обозревателя, дружил с могущественными политиками и отличался харизматичной речью. (Когда канадский дипломат Дуглас Лепан послушал речь Кейнса, он написал: «Я потрясен. Никогда еще мне не доводилось слышать такое прекрасное существо. Он точно одного с нами биологического вида – или, может быть, он принадлежит к другому роду?»15) И, подобно Фишеру, Кейнс был активным участником финансовых рынков. Он создал один из первых хедж-фондов, пробовал заниматься валютной спекуляцией и управлял крупным портфелем в интересах Королевского колледжа Кембриджского университета. Но судьба готовила ему кое-что иное. Сходства и различия между этими двумя людьми поучительны.

В отличии от Фишера, который добился успеха нелегким трудом, Кейнс был настоящим инсайдером. Школьное образование Кейнс получил в Итонском колледже – школе, выпустившей 20 премьер-министров, в том числе и самого первого. Как и отец, Кейнс был успешен в академических кругах: он стал стипендиатом Кингз-колледжа, лучшего колледжа в Кембриджском университете. Во время Первой мировой войны он управлял и государственным долгом Великобритании, и ее валютными резервами – а ведь ему едва исполнилось 30. Он был знаком со всеми. Премьер-министры обращались к нему за советами. Ему была известна вся подноготная британской экономики. Ему даже звонили из Банка Англии, чтобы предупредить о колебаниях процентной ставки.

Но как человек этот любимец британской элиты сильно отличался от своего американского коллеги. Он любил поесть как следует и предпочитал дорогие вина. Он играл в Монте-Карло. В личной жизни он напоминал скорее поп-звезду из 1970-х, чем экономиста из 1900-х годов: он женился на русской балерине Лидии Лопуховой. Шафером на их свадьбе был один из бывших друзей Кейнса.

Но этим его приключения не ограничивались. В 1918 году, к примеру, он работал в Казначействе Великобритании. Первая мировая шла полным ходом, а немцы подошли к Парижу и обстреливали его. Но Кейнс прослышал, что известный французский импрессионист Эдгар Дега собирается устроить в городе аукцион своей богатой коллекции картин величайших художников девятнадцатого века: Мане, Энгра и Делакруа.

И тогда Кейнс разработал совершенно безумный план. Прежде всего он убедил Казначейство, которое вот уже четыре года участвовало в самой на тот момент разрушительной войне, собрать 20 000 фунтов на покупку картин – в пересчете на сегодняшний курс это миллионы. В этом была своя логика – предложение в те дни превышало спрос – но нужно обладать недюжинным талантом, чтобы во время войны убедить Казначейство раскошелиться на французское искусство девятнадцатого века.

Затем, в сопровождении миноносцев и дирижабля, Кейнс пересек Ла-Манш и оказался во Франции. С ним был директор лондонской Национальной галереи, который, для сохранения инкогнито, приклеил себе фальшивые усы. За горизонтом громыхала немецкая артиллерия, а они спокойно пришли на аукцион и заполучили картины Дега. Национальная галерея приобрела 27 шедевров за сущие гроши. Кейнс и для себя купил парочку картин.

Затем Кейнс снова пересек Ла-Манш и, вымотанный после этой парижской авантюры, заявился к своей подруге Ванессе Белл и сказал, что у него там снаружи картина Сезанна – пусть кто-нибудь поможет занести ее внутрь. (Белл – сестра писательницы Вирджинии Вульф и возлюбленная бывшего любовника Кейнса Дункана Гранта; замужем, правда, она была за другим человеком… У друзей Кейнса были очень запутанные отношения.) Кейнс с покупкой не прогадал: сегодня хорошая картина Сезанна стоит больше, чем любое полотно, купленное Национальной галереей на том аукционе. Интересно, что бы об этой истории сказал Ирвинг Фишер.

По завершении войны Кейнс представлял Казначейство Великобритании на Парижской мирной конференции. (Результаты конференции показались ему отвратительными, и, как мы теперь понимаем, не зря.) Затем, поскольку курс валюты был и нефиксированным, и нестабильным, Кейнс создал то, что, по мнению ряда историков, было первым хедж-фондом, чтобы спекулировать на колебании валюты. Для этого он привлек средства богатых друзей и собственного отца, которого он решил «подбодрить» фразой: «Победа, поражение, какая разница – обожаю играть по-крупному!»

Сначала все шло хорошо: Кейнс заработал более 25 000 фунтов, даже больше, чем вытянул из Казначейства. Если вкратце, ставил он на то, что валютам Франции, Италии и Германии суждено пережить послевоенную инфляцию. И в целом он был прав. Но есть хорошая поговорка (которую часто, но без каких-либо оснований приписывают самому Кейнсу): «Рынок может заблуждаться дольше, чем вы – сохранять платежеспособность». В 1920 году, во время кратковременного прилива оптимизма по поводу будущего Германии, фонд Кейнса превратился в ничто. Но Кейнс не стал унывать, а опять пошел к инвесторам. «Сам я сейчас не могу рисковать своим капиталом, так как я истощил все ресурсы», – признавался Кейнс. Но таковы были его чары, что инвесторы согласились, и к 1922 году фонд снова приносил прибыль.

Один из следующих инвестиционных проектов Кейнса (их было несколько) касался портфеля Кингз-колледжа Кембриджского университета. Колледжу было пятьсот лет, и инвестировал он согласно старым добрым традициям. Из-за этого доходы он получал только от земельной ренты и консервативных инвестиций, вроде железнодорожных облигаций и правительственных ценных бумаг. В 1921 году вновь воспользовался своим красноречием и уговорил колледж изменить правила и дать ему полный контроль над значительной долей портфеля.

Кейнс придерживался стратегии «сверху вниз»: он собирался предсказывать подъемы и спады и в Соединенном королевстве, и за рубежом, и в соответствии с этим инвестировать в определенные акции и товары. Действовать он будет в разных секторах и странах – в зависимости от макроэкономической ситуации.

Казалось бы, прекрасный план. Кейнс был ведущим теоретиком экономики в стране. Он получал советы от Банка Англии. Если кто и мог предсказывать приливы и отливы британской экономики, то это был Джон Мейнард Кейнс.

Но выяснилось, что этого не мог никто.

Как и Фишер, Кейнс не сумел предвидеть великий крах 1929 года, но, в отличие от Фишера, он после этого встал на ноги. К концу своей жизни Кейнс был миллионером и пользовался прекрасной репутацией, не в последнюю очередь благодаря своей прозорливости в финансовых делах. А объясняется это просто: в отличие от Фишера, Кейнс сменил точку зрения и стратегию инвестирования.

У Кейнса было одно преимущество, которого не было у Фишера: в его карьере инвестора были болезненные неудачи. Да, в 1918 году он провернул блестящую сделку на аукционе, а в 1922 нажил немало денег благодаря валютным рынкам. Но в 1920 году он прогорел, а его хитроумный план управления портфелем Кингз-колледжа не увенчался успехом.

В 1920-х годах, из-за неудачных прогнозов подъемов и падений, он отстал от рынка в целом где-то на 20 %. Это не катастрофа, но все же знак, что что-то не тут не так.

Все это не помогло Кейнсу предугадать великий крах 1929 года, однако помогло правильно на этот крах отреагировать. Он и раньше задумывался о том, что его возможности как инвестора ограничены, и размышлял, не попробовать ли другой подход. Когда рынок рухнул, Кейнс просто пожал плечами и подстроился под ситуацию.

К началу 1930-х Кейнс и вовсе перестал прогнозировать экономический цикл. Величайший экономист планеты решил, что не сможет преуспеть в этом деле и получить прибыль. Удивительно, что человек, известный уверенностью в собственных силах, оказался способен на такое смирение. Но дело было в том, что Кейнс изучил факты и сделал то, чего обычно не делал: поменял точку зрения.

Его новая инвестиционная стратегия не предполагала провидческих способностей в макроэкономике. «Вместо этого, – объяснял Кейнс, – с течением времени мне все яснее, что лучший подход к инвестированию – вкладывать достаточно большие суммы в предприятия, о которых вы что-то знаете и руководству которых вы полностью доверяете». Забудьте об экономике. Просто найдите несколько приличных компаний, купите акций и не умничайте. Звучит знакомо? Этот подход – визитная карточка Уоррена Баффета, самого богатого инвестора на планете и почитателя Джона Мейнарда Кейнса.

Сегодня Кейнс заслуженно считается успешным инвестором. После первых неудачных лет в Кингз-колледже он смог встать на ноги. Недавно два финансовых экономиста, Дэвид Чемберс и Элрой Димсон, изучали операции Кейнса с портфелем Кингз-колледжа и выяснили, что работал он блестяще. Кейнс достигал высокой прибыли при умеренных рисках и на протяжении четверти века в среднем на 6 % в год опережал рынок в целом. А все потому, что он смог изменить точку зрения.

Казалось бы, все очевидно: если дела идут неважно, измените тактику. Почему же Ирвинг Фишер не сумел подстроиться под новые обстоятельства?

Как это ни парадоксально, первой причиной был его замечательный послужной список. К концу 1920-х он скопил немалое богатство, поскольку почти каждое его предприятие было успешным. Как инвестор он предугадал рост производительности в 1920-х и пришел к верному заключению, что рынок акций взлетит, и его инвестиции, сделанные с учетом этих прогнозов на заемные деньги, окупились сполна. В отличие от Кейнса, у Фишера практически не было повода считать, что он может и ошибиться. Как, наверное, тяжело ему было осознать истинные масштабы финансовой бойни. Велико было искушение отмахнуться от нее как от краткосрочного безумия, что Фишер и сделал.

Кейнс же после обвала рынка верно оценил и ситуацию, и собственные силы. Он и раньше сталкивался с падениями рынка и понимал, что значит терять огромные суммы. Он был подобно физику, которого предупредили, что исследования Роберта Милликена были не безупречными и что не стоит полагаться на его расчеты. Можно сделать и другое сравнение: он был как испытуемый, которому, прежде чем дать понюхать пробирку, сказали: «тут может быть и запах сыра, и запах подмышек, так что подумайте как следует».

Было у Фишера и другое слабое место. Он постоянно писал об инвестициях, и его репутация держалась на идее, что рынок стабильно растет. Прогнозы часто бывают туманными, так что подобные публичные заявления отличаются похвальной искренностью. Но, кроме того, они опасны. И дело было не в том, насколько конкретно пророчество: как мы видели, суперпредсказатели прилежно ведут учет своим пророчествам. А как иначе можно извлечь урок из ошибок? Причиной, по которой Фишеру было трудно изменить свою точку зрения, была его огромная известность.

В 1955 году психологи Мортон Дойч и Гарольд Джерард провели на эту тему эксперимент. Испытуемых студентов попросили оценить длину линий – этот эксперимент был вариацией эксперимента Соломона Аша, проведенного несколькими месяцами ранее, о котором мы говорили в шестой главе. Часть студентов не записали свой ответ. Другие написали ответ на планшете и потом его стерли. Остальные записали ответ несмываемым маркером. С появлением новой информации последние студенты, сделавшие подобное прилюдное заявление, с меньшей вероятностью изменяли свою точку зрения18.

– Курт Левин отметил [этот эффект] в 1930-х, – говорит Филипп Тетлок. Левин был одним из создателей современной психологии. – Прилюдные заявления как бы «замораживают» вашу точку зрения. Так что, сказав что-то глупое, вы становитесь чуточку глупее. Вам сложнее себя исправить19.

А уж что было прилюдным, так это комментарии Фишера. За две недели до начала обвала на Уолл-Стрит «The New York Times» сообщала, что, по мнению Фишера, «акции достигли высокого уровня и, видимо, будут и дальше оставаться на том же уровне». Такое назад не возьмешь.

Третья, самая, пожалуй, серьезная проблема Фишера заключалась в том, что он верил: будущее познаваемо. Он писал, что «мудрый делец все время прогнозирует». Может, и так. Но вот что о долгосрочных прогнозах писал Джон Мейнард Кейнс: «В этих вопросах не существует научной базы, на основании которой можно хоть как-нибудь исчислить вероятность. Мы попросту не знаем».

Как человек, который определил правильной угол выворотности при ходьбе, восхищался тем, как точно можно оценить «обогревательную мощность» одежды и подсчитал, как сухой закон повлияет на продуктивность, Фишер верил: если у ученого есть достаточно мощная статистическая линза, перед ним нет никаких преград.

Статистическая линза, и правда, инструмент мощный, но, надеюсь, мне удалось вас убедить, что при помощи одних чисел ни в одной проблеме не разберешься.

Бедняга Ирвинг Фишер гордился своей логикой и умом. Он поддерживал реформу образования и доказанные плюсы вегетарианства, а также изучал «богатство как науку». И все-таки именно его история стала примером финансового поражения.

Фишер продолжал и мыслить, и работать. Он с проницательностью объяснил, почему Великая депрессия достигла таких масштабов, и даже занялся таким болезненным вопросом, как влияние долга на экономику. Но, хотя его экономические идеи и сегодня пользуются авторитетом, сам Фишер стал маргиналом. Он был по уши в долгу и перед налоговой, и перед брокерами. Последние свои годы овдовевший Фишер жил один-одинешенек в самых скромных условиях. Он стал отличной мишенью мошенников, потому что все хотел найти способ вернуть былое богатство. Особняка уже не было и в помине. Банкротства (а может, и тюрьмы) он избежал лишь благодаря сестре своей покойной жены, которая оплатила его долги на десятки миллионов долларов в переводе на сегодняшние деньги. Это был благородный поступок, но гордый профессор Фишер не мог не чувствовать унижения.

Историк экономики Сильвия Насар писала, что Фишера «подвели оптимизм, чрезмерная уверенность в собственных силах и упрямство»20. Кейнс тоже отличался уверенностью, но, помимо этого, он на горьком опыте убедился, что есть в мире вещи, логике неподвластные. Помните, что он сказал отцу? «Обожаю играть по-крупному». Как заядлый игрок, он понимал, что инвестирование – игра увлекательная, но все равно это игра, и, если вам выпало неудачное число, не стоит принимать это слишком близко к сердцу. Когда в начале карьеры Кейнс увидел, что его идеи не работают, он просто стал пробовать другие. Кейнс смог изменить свою точку зрения, а Фишеру, к сожалению, этого не удалось.

Фишер и Кейнс умерли вскоре после конца Второй мировой войны с разницей всего в несколько месяцев. В раздавленном Фишере нельзя было признать любимца публики. Кейнс же был самым знаменитым экономистом на планете, недавно, в ходе Бреттон-Вудской конференции 1944 года, создавшим Всемирный банк, Международный валютный фонд и определившим финансовую систему всего мира.

В конце своей жизни Кейнс отметил, что у него есть «одно лишь сожаление – слишком мало пил шампанского». Но гораздо известнее другая фраза. Ее он, скорее всего, никогда не произносил, но жил все равно согласно этому принципу: «Когда доступная мне информация меняется, я изменяю свои выводы. А как насчет вас, сэр?»

Ирвинг Фишер, к сожалению, так и не выучил этого урока.

Фишер и Кейнс одинаково компетентны в своем деле, и доступные им статистические данные не отличались – часть этих данных они же и собирали. Как и в случае с Абрахамом Бредиусом, которого так жестоко провел фальшивщик Хан ван Мегерен, их участь зависела не от уровня компетентности, а от эмоций.

В этой книге я показал, что правильно собранные и проанализированные данные помогают нам познать мир. Но показал я и другое: что часто наши заблуждения объясняются не нехваткой информации, а нежеланием признать эту информацию за истину. Для Ирвинга Фишера и для многих других это нежелание проистекает из нежелания смириться с изменениями в мире.

Один из соперников Фишера Роджер Бабсон, который тоже занимался прогнозированием деловой активности, сочувственно объяснял, что, хотя Фишер был «одним из величайших экономистов нашего времени и в высшей степени полезным и альтруистичным гражданином», в прогнозировании он потерпел неудачу, так как полагал, что «миром правят числа, а не чувства».

Надеюсь, я смог вас убедить, что миром правят и те и другие.